Йохан Хёйзинга

Homo ludens. Человек играющий

Uxori carissimae [Дорогой жене (лат.). // Спи, дитя, спи. // Твой отец овец пасет, // Мама дерево трясет, // А на дереве том сны - // Спи, дитя, скорей усни!]

Предисловие - введение

Когда мы, люди, оказались далеко не столь мыслящими, каковыми век более радостный счел нас в своем почитании Разума [Присущая эпохе Просвещения (XVIII в.) безграничная вера в человеческий разум основывалась на том, что законы природы, законы общественного развития и законы разума считались одинаковыми во все времена и у всех народов. Для познания мира, для правильной организации человеческого общества полагали вполне достаточным познать законы собственного мышления и действовать в соответствии с ними. Идеологи эпохи Просвещения были полны радостным ожиданием расцвета наук и искусств и улучшения нравов в результате повсеместного торжества идей разума. // «Макс вошел в мою жизнь в первые дни на Вилла-Сёра, кажется, в 1934–1935, а может, и в 1936–1937 годах. Я изобразил его таким, каким он был, возможно, беспощадно и наверняка символично. Меня многие спрашивают, что произошло с Максом впоследствии. Не имею ни малейшего представления. Я допускаю, что он был убит немцами, когда они оккупировали Францию. // Естественно, он был не первым в своем роде из тех, кого мне довелось встречать во времена моего бродяжничества. Он напомнил мне о моей службе в течение четырех с половиной лет в телеграфной компании, о тысячах покинутых и заброшенных, с которыми мне посчастливилось тогда познакомиться. Я говорю „посчастливилось“, потому что именно от презираемых и заброшенных я узнавал о жизни, о Боге и о том, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным».], для наименования нашего вида рядом с homo sapiens поставили homo faber, человек-делатель . Однако термин этот был еще менее подходящим, чем первый, ибо понятие faber может быть отнесено также и к некоторым животным. Что можно сказать о делании, можно сказать и об игре: многие из животных играют. Все же мне кажется, homo ludens, человек играющий , указывает на столь же важную функцию, что и делание, и поэтому наряду с homo faber вполне заслуживает права на существование.

Есть одна старая мысль, свидетельствующая, что если продумать до конца все, что мы знаем о человеческом поведении, оно покажется нам всего лишь игрою. Тому, кто удовлетворится этим метафизическим утверждением, нет нужды читать эту книгу. По мне же, оно не дает никаких оснований уклониться от попыток различать игру как особый фактор во всем, что есть в этом мире. С давних пор я все более определенно шел к убеждению, что человеческая культура возникает и разворачивается в игре, как игра. Следы этих воззрений можно встретить в моих работах начиная с 1903 г. При вступлении в должность ректора Лейденского университета в 1933 г. я посвятил этой теме инаугурационную речь под названием: Over de grenzen van spel en ernst in de cultuur . // Глава первая] [О границах игры и серьезности в культуре ]. Когда я впоследствии дважды ее перерабатывал - вначале для научного сообщения в Цюрихе и Вене (1934 г.), а затем для выступления в Лондоне (1937 г.), я озаглавливал ее соответственно Das Spielelement der Kultur и The Play Element of Culture [Игровой элемент культуры ]. В обоих случаях мои любезные хозяева исправляли: in der Kultur, in Culture [в культуре ] - и всякий раз я вычеркивал предлог и восстанавливал форму родительного падежа. Ибо для меня вопрос был вовсе не в том, какое место занимает игра среди прочих явлений культуры, но в том, насколько самой культуре присущ игровой характер. Моей целью было - так же дело обстоит и с этим пространным исследованием - сделать понятие игры, насколько я смогу его выразить, частью понятия культуры в целом.

Игра понимается здесь как явление культуры, а не - или во всяком случае не в первую очередь - как биологическая функция, и рассматривается в рамках научного мышления в приложении к изучению культуры. Читатель заметит, что от психологической интерпретации игры, сколь важной такая интерпретация ни являлась бы, я стараюсь воздерживаться; он также заметит, что я лишь в весьма ограниченной степени прибегаю к этнологическим понятиям и толкованиям, даже если мне и приходится обращаться к фактам народной жизни и народных обычаев. Термин магический , например, встречается лишь однажды, термин мана [Мана - безличная, приносящая блага (удачу) магическая сила, которой, согласно верованиям многих архаических народов, обладают отдельные категории предметов, духов, людей (например, мана вождей), что придает этим предметам, людям и т. п. повышенную значимость. Слово мана заимствовано из меланезийских языков, поскольку этнологи впервые зафиксировали подобные верования в Меланезии, хотя сам феномен известен у народов Полинезии, Африки, Северной и Южной Америки и др. // Глава первая] и подобные ему не употребляются вовсе. Если свести мою аргументацию к нескольким положениям, то одно из них будет гласить, что этнология и родственные ей отрасли знания прибегают к понятию игры в весьма незначительной степени. Как бы то ни было, повсеместно употребляемой терминологии по отношению к игре мне недостаточно. Я давно уже испытывал необходимость в прилагательном от слова spel [игра ], которое просто-напросто выражало бы «то, что относится к игре или к процессу игры». Speelsch [игривый ] здесь не подходит из-за специфического смыслового оттенка. Да позволено мне будет поэтому ввести слово ludiek . Хотя предлагаемая форма в латыни отсутствует, во французском термин ludique [игровой ] встречается в работах по психологии.

Предавая гласности это мое исследование, я испытываю опасения, что, несмотря на труд, который был сюда вложен, многие увидят здесь лишь недостаточно документированную импровизацию. Но таков уж удел того, кто хочет обсуждать проблемы культуры, всякий раз будучи вынужден вторгаться в области, сведения о которых у него недостаточны. Заранее заполнить все пробелы в знании материала было для меня задачей невыполнимой, но я нашел удобный выход из положения в том, что всю ответственность за детали переложил на цитируемые мною источники. Теперь дело сводилось к следующему: написать - или не написать. О том, что было так дорого моему сердцу. И я все-таки написал.

Глава первая

Характер и значение игры как явления культуры

Игра старше культуры, ибо понятие культуры, сколь неудовлетворительно его ни описывали бы, в любом случае предполагает человеческое сообщество, тогда как животные вовсе не дожидались появления человека, чтобы он научил их играть. Да, можно со всей решительностью заявить, что человеческая цивилизация не добавила никакого сколько-нибудь существенного признака в понятие игры вообще. Животные играют - точно так же, как люди. Все основные черты игры уже воплощены в играх животных. Стоит лишь понаблюдать, как резвятся щенята, чтобы в их веселой возне приметить все эти особенности. Они побуждают друг друга к игре посредством особого рода церемониала поз и движений. Они соблюдают правило не прокусить друг другу ухо. Они притворяются, что до крайности обозлены. И самое главное: все это они явно воспринимают как в высшей степени шуточное занятие и испытывают при этом огромное удовольствие. Щенячьи игры и шалости - лишь один из самых простых видов того, как играют животные. Есть у них игры и гораздо более высокие и изощренные по своему содержанию: подлинные состязания и великолепные представления для окружающих.

Здесь нам сразу же приходится сделать одно очень важное замечание. Уже в своих наипростейших формах, в том числе и в жизни животных, игра есть нечто большее, чем чисто физиологическое явление либо физиологически обусловленная психическая реакция. И как таковая, игра переходит границы чисто биологической или по крайней мере чисто физической деятельности. Игра - это функция, которая исполнена смысла. В игре вместе с тем играет нечто, выходящее за пределы непосредственного стремления к поддержанию жизни, нечто, вносящее смысл в происходящее действие. Всякая игра что-то значит. Назвать активное начало, которое придает игре ее сущность, духом - было бы слишком; назвать же его инстинктом - было бы пустым звуком. Как бы мы его ни рассматривали, в любом случае эта целенаправленность игры являет на свет некую нематериальную стихию, включенную в самоё сущность игры.

Психология и физиология занимаются тем, чтобы наблюдать, описывать и объяснять игры животных, а также детей и взрослых. Они пытаются установить характер и значение игры и указать место игры в жизненном процессе. То, что игра занимает там весьма важное место, что она выполняет необходимую, во всяком случае полезную функцию, принимается повсеместно и без возражений как исходный пункт всех научных исследований и суждений. Многочисленные попытки определить биологическую функцию игры расходятся при этом весьма значительно. Одни полагали, что источник и основа игры могут быть сведены к высвобождению избыточной жизненной силы. По мнению других, живое существо, играя, следует врожденному инстинкту подражания. Или удовлетворяет потребность в разрядке. Или нуждается в упражнениях на пороге серьезной деятельности, которой потребует от него жизнь. Или же игра учит его уметь себя сдерживать. Другие опять-таки ищут это начало во врожденной потребности что-то мочь, чему-то служить причиной, в стремлении к главенству или к соперничеству. Некоторые видят в игре невинное избавление от опасных влечений, необходимое восполнение односторонне направленной деятельности или удовлетворение некоей фикции желаний, невыполнимых в действительности, и тем самым поддержание ощущения собственной индивидуальности [Обзор этих теорий см.: Zondervan H. Het Spel bij Dieren, Kinderen en Volwassen Menschen. Amsterdam, 1928; Buytendijk F. J. J. Het Spel van Mensch en Dier als openbaring van levensdriften. Amsterdam, 1932.].

Все эти объяснения совпадают в исходном предположении, что игра совершается ради чего-то иного, что она отвечает некоей биологической целесообразности. Они спрашивают: почему и для чего происходит игра? Приводимые здесь ответы ни в коей мере не исключают друг друга. Пожалуй, можно было бы принять одно за другим все перечисленные толкования, не впадая при этом в обременительную путаницу понятий. Отсюда следует, что все эти объяснения верны лишь отчасти. Если бы хоть одно из них было исчерпывающим, оно исключало бы все остальные либо, как некое высшее единство, охватывало их и вбирало в себя. В большинстве случаев все эти попытки объяснения отводят вопросу: чтó есть игра сама по себе и чтó она означает для самих играющих - лишь второстепенное место. Эти объяснения, оперируя мерилами экспериментальной науки, спешат проникнуть в самое тело игры, ничуть не проявляя ни малейшего внимания прежде всего к глубоким эстетическим особенностям игры. Собственно говоря, именно изначальные качества игры, как правило, ускользают от описаний. Вопреки любому из предлагаемых объяснений остается правомочным вопрос: «Хорошо, но в чем же, собственно, сама суть игры? Почему ребенок визжит от восторга? Почему игрок забывает себя от страсти? Почему спортивные состязания приводят в неистовство многотысячные толпы народа?» Накал игры не объяснить никаким биологическим анализом. Но именно в этом накале, в этой способности приводить в исступление состоит ее сущность, ее исконное свойство. Логика рассудка, казалось бы, говорит нам, что Природа могла бы дать своим отпрыскам такие полезные функции, как высвобождение избыточной энергии, расслабление после затраты сил, приготовление к суровым требованиям жизни и компенсация неосуществленных желаний, всего-навсего в виде чисто механических упражнений и реакций. Но нет, она дала нам Игру, с ее напряжением, ее радостью и ее потехой [grap ].

Резюме: Один из фундаментальных текстов по играм, академический взгляд на игровую активность в культуре. Обязательное чтиво для гейм-дизайнеров, рекомендуется всем остальным в качестве серьёзного материала, но учитывайте, что это сложная книга, не рассчитанная на широкую аудиторию.

Непросто писать обзор на работу, что наиболее часто цитируется в книгах по гейм-дизайну. Не припомню, чтобы в последнее время читала что-то глубокое без ссылок на Хёйзингу. Все книги из моих предыдущих обзоров цитировали его, и не без причины – это лучшее, что я вообще читала на тему игр. И это не пустая похвальба. Читала я много чего, но Homo Ludens меня просто очаровала. Рекомендую её всем, кто хочет лучше разобраться в играх, как культурной составляющей. Жалею, что так долго откладывала её на потом.

Книгу 1938 года можно посчитать устаревшей, но она производит обратный эффект: Homo Ludens на удивление актуальна. Это не типичный учебник по дизайну – книга небольшая, в 214 страниц, не содержит уроков и советов по созданию игр и даже мыслей о том, что делает игру хорошей. Это книга об антропологии, а не о дизайне. Несмотря на научные корни, слишком сложной мне она не показалась (аргументы автора в достаточной мере подкреплены его собственными словами, так что знакомство с цитируемой литературой не требуется), однако имейте в виду, что мне в принципе нравятся более тяжёлые тексты, так что кому-то читать будет сложнее. Хёйзинга – нидерландский антрополог, и я читала книгу в английском переводе, а в любых переводах всегда чувствуется лёгкая нотка неестественности. Также автор рассматривает, определяет и использует некоторые заимствованные термины, вроде агона (по-гречески – «игровой элемент») и других понятий, относящихся к соревнованиям и соперничеству. Все эти факторы делают текст научным, вязким, сложным для понимания. Если вас это не волнует (меня вот точно), смело читайте.

Термин Homo Ludens – предлагаемая автором альтернатива Homo Sapiens. Он считает, что для нашего вида больше подходит определение «играющий», чем «разумный». Обосновывая своё предположение, он с точки зрения философии, истории, антропологии и лингвистики рассматривает, что значит «играть» и какую роль игра занимает в человеческой культуре. Он считает, что людям свойственно играть, что процесс игры имеет для них собственную ценность, а не просто служит тренировкой навыков выживания (как утверждают другие учёные). Хёйзинга пишет, что культура выросла из игр и без игр не было бы культуры.

В качестве аргументов он приводит антропологические истоки множества элементов современной цивилизации, которые мы ассоциируем с культурой: война, закон, религия, искусство, философия и так далее. В каждой из таких глав (называющихся просто «Игры и война», «Игры и закон») автор исследует зачатки элемента, рассматривая «примитивных» людей (не самый удачный термин, но не отвлекайтесь на него), живущих вне современной цивилизации (подробного определения он ей не даёт) как в прошлом, так и в наше время. Хёйзинга утверждает, что в основе всех элементов лежали игры, и они, безусловно, существуют до сих пор, хоть и занимают не столь важную и явную роль. На примере культур, не развившихся до уровня современной цивилизации (имеется в виду преимущественно западная), он демонстрирует более очевидное влияние игр на такие вещи, как религия и закон. Он углубляется в богатые культурные залежи со всего света: от инуитов до древнего Китая, от греческих состязаний до норвежской мифологии и верований африканских племён.

Сложно обобщить его изыскания, поскольку идей в книге очень много. Например, автор говорит, что философия проистекает из конкурсов с загадками, где знание было не только чем-то сакральным, оно было инструментом для победы в борьбе. Он говорит, что антропологические корни права лежат не в поисках истины, а в методе улаживания разногласий, дополняющимся развлечением публики. Правосудие в древних культурах нередко имело форму словесных баталий с оскорблениями, стихами танцами, это были именно состязания (зачастую в виде зрелища) с минимальным фокусом на моральной оценке (это появится позже). Думаю, что Хёйзинга удачно обосновал и игровую природу религии и обычаев, хотя здесь вывести толковое обобщение уже сложнее.

Хёйзинга вводит термин «магический круг» – особое место, где правила реального мира уступают место правилам игры. Как дизайнеры современных игр мы представляем магический круг в виде покерного стола, шахматной доски, теннисного корта или виртуального мира в видеоигре, но Хёйзинга смотрит на это понятие шире. Для него магический круг – ритуальное пространство: игровая площадка, зал суда, храм или поле боя. Чтобы дать понимание о всей широте своих аргументов, автор перечисляет то, что относит к области игр: конкурсы, соревнования, азартные игры и пари, выступления, военные игры, словесные игры и риторика, загадки, гадания, искусство, праздничные застолья, дарение подарков, праздники урожая, обычаи и религии, рыцарство. Мне очень нравится та часть, где рассказывается про потлач – ритуал демонстративной раздачи (и уничтожения) богатств для повышения авторитета.

Я узнала из книги много нового и надеюсь, что она ещё многому научит меня как дизайнера. Я стала часто задумываться о реализации в играх выступлений и ритуалов и о том, что многие вещи в нашей жизни можно считать играми: поэтические дуэли, поклонение знаменитостям, Седер Песах и говорящие головы, спорящие в новостях.

Как я уже сказала, это не практическая книга и не лёгкое чтиво, но если вы зарабатываете разработкой игр, выделенное на чтение время оправдается, когда вы начнёте смотреть, вписываются ли ваши игры в игровое пространство по Хёйзинге. Ознакомиться с книгой следует всем профессиональным дизайнерам, особенно работающим над экспериментальными и артхаусными проектами. Студентам, только начавшим изучение игр, актуальность книги может показаться сомнительной, им лучше подойдёт что-то другое (например, Art of Game Design). Вне зависимости от вашего отношения к гейм-дизайну, если вас заинтересовала вышеизложенная тема, искренне рекомендую Homo Ludens к прочтению.

PROEVE EENER BEPALING

VAN НЕТ SPEL-ELEMENT DER CULTUUR

ХЁЙЗИНГА

ЧЕЛОВЕК ИГРАЮЩИЙ

ОПЫТ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ИГРОВОГО ЭЛЕМЕНТА КУЛЬТУРЫ

составление, предисловие и переводД. В. Сильвестрова комментарий иуказатель А- Э. Харитоновина

ИЗ ДАТЕ ЛЬСТВО И В А Н А ЛИМБАХА САНКТ - ПЕТЕРБУРГ

УДК 94 (100)+ 930.85 ББК 71.0 + 63(0)

Хёйзинга Йохан. Homo ludens. Человек играющий / Сост., предисл. X 35 и пер. с нидерл. Д. В. Сильвестрова; Коммент., указатель Д. Э. Хари-

тоновича. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2011. - 416 с.

ISBN 978-5-89059-168-5

Фундаментальное исследование выдающегося нидерландского исто­ рика и культуролога Й. Хёйзинги Homo ludens [Человек играющий],

анализируя игровой характер культуры, провозглашает универсаль­ ность феномена игры и ее непреходящее значение в человеческой ци­ вилизации. Давно уже признанное классическим, это произведение отличают научная ценность, широта охвата, разнообразие фактиче­ ского материала, обширная эрудиция, яркость и убедительность изло­ жения, прозрачность и завершенность стиля.

Книга выходит четвертым, заново просмотренным и исправлен­ ным изданием с подробным научным аппаратом.

На авантитуле: Йохан Хёйзинга. Шарж Дейвида Левина, 1996

© 1938 by Johan Huizinga

© 2011 The Estate ofJohan Huizinga

© Д. В. Сильвестров, составление, перевод, 1995, 1997, 2007,2011

© Д. В. Сильвестров, предисловие, 2011

© Д. В. Сильвестров, приложение, 2011

© Д. Э. Харитонович, комментарий, 1995, 1997, 2007, 2011

© Н. А. Теплов, оформление, 2011

© Издательство Ивана Лимбаха, 2011

П Р Е Д И С Л О В И Е

i^ выходом в свет четвертой книги Йохана Хёйзинги (1872-1945) издательство Ивана Лимбаха делает достоянием русского читателя практически все наиболее известные произведения замечательно­ го нидерландского историка и культуролога.

После блестящего успеха появившейся в 1919 г. Осени Сред­ невековья" Йохан Хёйзинга пишет еще одну книгу, завоевавшую признание во всем мире. Это - Homo ludens** [Человек играющий].

Книга выходит в свет в 1938 году. Некоторые читатели были оза­ дачены появлением опуса, казалось, написанного совершенно в иной манере. И лишь со временем становилось всё более ясно, на­ сколько эти - на первый взгляд две столь разные - книги по сути близки друг другу.

Осень Средневековья увидела свет сразу же после Первой миро­ вой войны. Голландии тогда удалось остаться нейтральной. Тем ужас­ нее воспринимался контраст с окружавшей страну изувеченной, кровоточащей Европой. Книга возникла в драматическом противо­ стоянии дьявольски бесчеловечному периоду европейской истории.

В Осени Средневековья мы видим причудливый игровой сплав самых ^разнообразных текстов - при явном интересе автора к

* И. Хёйзинга. Осень Средневековья. М., Наука, 1988 (Серия Памятники исторической мысли); И. Хёйзинга. Осень Средневековья. М., Прогресс Культура, 1995; И. Хёйзинга. Осень Средневековья. М., Айрис-пресс, 2002; 2004; И. Хёйзинга. Осень Средневековья. СПб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2011.

** И. Хёйзинга. Homo ludens. Статьи по истории культуры. М, Прогресс Культура, 1995; Й. Хёйзинга. Homo ludens.. Статьи по истории куль­ туры. М., Айрис-пресс, 2003; Й. Хёйзинга. Homo ludens. Человек игра­ ющий. СПб., Аабука-классика, 2007.

ДМИТРИЙ СИЛЬВЕСТРОВ

антропологии и социологии культуры, что неуклонно вело Хёйзингу к следующему шагу, которым стала другая его знаменитая книга - Homo ludens [ Человек играющий].

Сопоставляя эти две книги, мы замечаем, что Осень Средневе­ ковья содержит обильный материал по сути игровых форм*, которые охватывает и объясняет понятие игры в Человеке играющем, книге «об извечной примитивности (первозданности) человеческой культуры, которая никогда не уходит от своих первоначал, уходя же - роковым образом теряет себя»**.

Культура, спасающая нас от наступления варварства, требует осмысления. Необходимо найти некое универсальное правило, некую универсальную сферу деятельности, скажем даже - некое универсальное примиряющее пространство, дающее людям рав­ ные шансы, оправдывающее их порой невыносимое существова­ ние. Речь идет не о моральном оправдании истории и уж конечно не о теодицее - но о неистребимой потребности приложить ме­ рило человеческого ума к космической беспредельности духовной составляющей человеческой жизни.

Извечному парадоксу свободы, реально достижимой лишь на мнимой линии горизонта, дает впечатляющее разрешение фено­ мен игры.

В 1938 году мир стоит накануне Второй, еще более чудовищной мировой войны. Культурные традиции не предотвратили наступ-

* «Но при этом культивировалась пустая внешность, которая весьма влияла на сознание общества. Как представляется, этот парадокс раз­ решим, если отказаться от оценочных представлений о внешнем как о чем-то плохом, понять, что бессодержательных культурных явлений не бывает, и признать, что содержанием всех этих пустых форм и были сами формы. То есть то, что наполняло эти формы, что создавало их, что придало им именно такой вид, исчезло, оставив значимость, и они стали ценны сами по себе, само-ценны» (Д. Э. Харитонович. Осень Средневековья: Йохан Хёйзинга и проблема упадка. В кн.: Й. Хёйзинга.

Осень Средневековья. Прогресс-Культура, 1995, с. 373).

** А. В. Михайлов. Й Хёйзинга в историографии культуры. В кн.: Осень Средневековья. Наука, М., 1988, с. 444.

П Р Е Д И С Л О В ИЕ

ление варварства. Межеумочный период entre deux guerres не только не принес желаемого умиротворения, но явно вынашивал новую, еще более чудовищную катастрофу. Меланхолическая мета­ фора прекрасной, пышно увядающей осени с каждым годом уходи­ ла всё дальше в пестрое многоцветье того «века Бургундии», кото­ рому, однажды возникнув под пером нидерландского профессора истории, суждено было теперь никогда не кончаться. Но действи­ тельность выглядела иначе.

Как литературные произведения Осень Средневековья и Homo ludenSy на первый взгляд, принадлежат к разным жанрам. Мозаичность Осени Средневековья делает ее похожей на puzzle, загадочную картинку, вдохновенно составленную из множества цветных фраг­ ментов. Но теперь прием «детской игры» вырастает в глубоко осознанную целостную композицию. Homo ludens, при всём внеш­ нем отличии от Осени Средневековья, демонстрирует явную сти­ листическую преемственность. Обоим произведениям присущи классическая ясность стиля, музыкальный ритм в построении фраз, речевых периодов, всех элементов текста. Богатство и много­ плановость лексики всецело подчиняются абсолютному слуху авто­ ра. Хёйзинга относится к числу тех мастеров, для которых какие бы то бы ни было погрешности вкуса совершенно немыслимы. Язык его сдержан и четок, но при этом эмоционально ярок и выразите­ лен. Внешне строго научное изложение то и дело вызывает разно­ образные реминисценции, нередко приобретает тонкие оттенки иронии.

Хёйзинга, в своей Осени сделавший образ новым, важным эле­ ментом исторического исследования, предложил теперь новую метафору - на сей раз уже for all seasons. Индивидуальная и обще­ ственная жизнь, всё историческое и культурное развитие челове­ чества описывается в терминах игры, как игра.

В двух своих самых значительных книгах Хёйзинга откликает­ ся на самое сильное, по его собственным словам, впечатление своей жизни. В шестилетнем возрасте, в Гронингене, он становится сви­ детелем костюмированного шествия, посвященного одному из со-

Д М И Т Р И Й С И Л Ь В Е С Т Р О В

бытии нидерландской истории XVII в. С детства он проникается ощущением того, что индивидуальное переживание прошлого не­ разрывно связано с индивидуальными персонажами. В 1894 г. он сам, в костюме XVII в., участвует в подобном студенческом маска­ раде. На обеде по завершении празднества Хёйзинга заметил, что «маскарад - несомненный признак упадка, возможно его послед­ нее проявление. И мы горды тем, что являемся последними носи­ телями этой прекрасной традиции, которая теперь умирает». За­ метим, однако, что торжественные ритуалы, особенно в старых европейских монархиях, свидетельствуют о том, что традиция эта не только не умирает, но, сочетая истовую серьезность с шутливой иронией, проявляется в прекрасных и глубоко содержательных зрелищах (ярчайший пример - Смена караула у Бакингемского дворца, завершающаяся под мелодию моцартовской арии «Non più andrai, farfallone amoroso»*. Вспоминая церемонию присужде­ ния ему почетной степени доктора Оксфордского университета, Хёйзинга пишет, что он пережил час «подлинного Средневеко­ вья» и что удивительно, до какой степени умеют англичане высоко чтить эти традиции, не принимая их слишком всерьез, но и непревращая в посмешище.

Человек является человеком постольку, поскольку обладает способностью по своей воле выступать и пребывать субъектом игры. И действительно - «созданный по образу и подобию Божию», на ключевой вопрос о своем имени он, бессознательно вклю­ чаясь в сызмала навязанную ему игру, бесхитростно называет имя, которое он носит, не смея ответить на заданный вопрос всерьез, а именно: «азъ есмь сущш». Под личиною своего имени каждый из нас разыгрывает свою жизнь, в универсальной сущности игры сто­ ящую в одном ряду с «маскарадными» танцами первобытных пле­ мен. «После изгнания из рая человек живет играя» (Лев Лосев).

* Обращенная к Керубино ария Фигаро из оперы Le nczze di Figaro [Свадьба Фигаро]-, в исполнении на русском языке: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный».

ПРЕДИСЛОВИЕ

Объективно включающий всякую человеческую деятельность процесс игры отзывается субъективным ощущением вовлеченно­ сти в игру в каждом из нас. Сопутствующее ходу истории возник­ новение и исчезновение символов, культурных и религиозных гра­ ниц, широта и изменчивость подхода к вещам - это не изменение правил игры в процессе игры. Это сама игра. По Хёйзинге, это и есть история, история умственной и психической эволюции. Это и есть само существование человека, определяемого им именно как

человек играющий.

Homo ludens, фундаментальное, давно уже ставшее классиче­ ским исследование, раскрывает сущность феномена игры и значе­ ние ее в человеческой цивилизации. Но самое заметное здесь - гуманистическая подоплека этой концепции, прослеживаемой на разных этапах истории культуры многих стран и народов. Склон­ ность и способность человека облекать в формы игрового поведения все стороны своей жизни выступает подтверждением объективной ценности изначально присущих ему творческих устремлений.

Ощущение и ситуация игры, давая, как убеждает нас непосред­ ственный опыт, максимально возможную свободу ее участникам, реализуются в рамках исторического контекста, который приво­ дит к появлению тех или иных жестко очерченных правил - пра­ вил игры. Нет контекста - нет правил. Верно также обратное: не принимающий правил выпадает из контекста истории. Смысл и значение игры определяются отношением непосредственного, фе­ номенального текста игры - к так или иначе опосредованному универсальному, то есть включающему в себя весь мир, контексту человеческого существования. Это предельно ясно в случае произ­ ведения искусства - образчика такой игры, контекстом которой является вся вселенная. Произведение искусства присутствует во времени, но существует в вечности и как таковое содержит в себе духовный опыт и прошлого, и будущего. Классическое произведе­ ние искусства неисчерпаемо, оно не может быть объяснено и не может быть понято, будучи пластическим образом необъятной и необъяснимой вселенной. Одно и то же произведение искусства -

Йохан Хейзинга. Homo Ludens (Человек играющий) Анализ Главы № 1. «Характер и значение игры КАК ЯВЛЕНИЯ КУЛЬТУРЫ» Вишневская Ольга, СК – 11.

Общее определение понятия «ИГРА» Игра – это функция, которая исполнена смысла. В игре играет нечто, вносящее смысл в происходящее действие. То есть всякая игра что-то значит, она имеет свою целенаправленность, а целенаправленность – это сущность игры. Игру нельзя отрицать. Можно отречься от красоты, истины, права, добра, духа, Бога. Можно отрицать серьёзность, но игру – нельзя! Но вместе с игрою всегда признают и дух. Потому что сущность игры – это нечто материальное. То есть Игра представляет собой нечто избыточное и лишь через вторжение духа игра становится возможной, мыслимой, постижимой.

Мнения на счёт Биологической функции игры üОдни думали, что основа и источник игры – не что иное как высвобождение избыточной жизненной силы. ü Другие говорили что когда живое существо играет, это оно проявляет врождённый инстинкт подражания, или же игра разряжает человека, или же учит сдерживаться. ü Следующие считали что в игре просыпается потребность стремления к главенству или соперничеству. Но во всех этих на первый взгляд разных предположениях есть главное исходное сходство: что игра отвечает некой биологической целесообразности.

v. Почему и для чего происходит игра? В чём собственно сама суть игры? Почему ребёнок визжит от восторга? Почему игрок забывает себя от страсти? Почему спортивные состязания приводят в неистовство многотысячные толпы народа? Всё это можно было бы объяснить, тем что якобы природа дала нам функции- высвобождение избыточной энергии, расслабление после затраты сил, приготовлением к суровым требованиям жизни и т. д. , но нет, природа дала нам ИГРУ.

ИГРА И КУЛЬТУРА Игра старше культуры потому что понятие культуры предполагает человеческое сообщество, а животные вовсе не дожидались появления человека, чтобы он научил их играть. Игра – это некая форма деятельности, форма наделённая смыслом. Наблюдатель пытается понять игру как воспринимает её сам играющий, в её первичном значении. И он захочет понаблюдать как ценности проявляются в самой игре тем самым понять игру как фактор культурной жизни. СВЯЗЬ: Игра витает поверх каждой культуры или во всяком случае от неё не зависит.

ЯЗЫК как первичное значение игры. Первичным значением выступает Язык – это первейшее и высшее орудие, которое человек формирует, чтобы иметь возможность сообщать, обучать, править. Всякое абстрактное выражение есть речевой образ, всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов.

Серьёзность ИГРЫ В нашем сознании игра противостоит серьезности. Но если вглядеться чуть пристальней, игра может быть чрезвычайно серьезной. *** Всякая игра всегда способна полностью захватывать тех, кто в ней принимает участие. Противопоставление игра - серьезность всегда подвержено колебаниям, неустойчиво.

Связь ИГРЫ с Комическим -Комическое возбуждает смех, но его взаимосвязь с игрой носит второстепенный характер. -Комическое тесно связано с глупостью. Однако игра отнюдь не глупа. Если игра лежит вне различения мудрость - глупость, то она в той же степени находится и вне противопоставления правда - неправда. А также и вне пары добро и зло. Игра сама по себе не причастна морали, в ней нет ни добродетели, ни греха. тогда возникает вопрос: Если же игру не удается прямо связать с добром или истиной, не лежит ли она тогда в области эстетического?

Не лежит ли игра в области эстетического? v. Связи между красотой и игрою прочны и многообразны. v. Красота движений человеческого тела находит в игре свое высочайшее выражение. v. Рассмотрим игры социальные по характеру. Они отличаются от примитивных, тем что они более развиты и разносторинии. v. Как пример: единоборство и состязания в беге, представления и зрелища, танцы и музыка а также маскарад и турниры.

ИГРА – ЭТО СВОБОДА Всякая Игра есть прежде всего и в первую очередь свободное действие. Ребенок или животное играют, ибо черпают в игре удовольствие, и в этом как раз и состоит их свобода.

Основные признаки игры: 1) Игра свободна, она есть свобода. 2) Игра не есть обыденная или настоящая жизнь. 3) Замкнутость, отграниченность.

Характеристика свойств игры (+) 1) Игра начинается, и в определенный момент ей приходит конец. Она «разыгрывается» . Пока она идет, в ней есть движение вперед и назад, чередование, очередность, завязка, развязка. Эта повторяемость - одно из существеннейших свойств игры. 2) Ограничение местом. Всякая игра протекает в заранее обозначенном игровом пространстве, материальном или мыслимом. 3) Установливает порядок, она сама есть порядок. 4) Игра привлекательна в смысле эстетического фактора. 5) +- Напряжение - С одной стороны это свидетельство неуверенности, но с другой это наличие шанса!

О игровых ПРАВИЛАХ игры В каждой игре - свои правила. Правила игры бесспорны и обязательны, они не подлежат никакому сомнению. Стоит лишь отойти от правил, и мир игры тотчас же рушится. Никакой игры больше нет. Участник игры, который действует вопреки правилам или обходит их, это нарушитель игры- шпильбрехеры, ведь играть нужно честно.

ШПИЛЬБРЕХЕРЫ -плут, он притворяется что играет. В игре он убивает иллюзию Поэтому он должен быть изничтожен, потому что угрожает самому существованию данного игрового сообщества. Он разрушает магию волшебного мира, находящихся в игре, и поэтому он трус и должен быть изгнан!

СОСТАВ ИГРЫ Игровое сообщество обладает вообще склонностью сохранять свой постоянный состав и после того, как игра уже кончилась. Клуб приличествует игре, как голове - шляпа.

Черты игры 1) таинственность. Что делают эти другие за пределами нашей игры, до поры до времени нас не касается. Правило: Мы суть, и мы делаем «нечто иное» . 2) Необычность. Переодевшийся или надевший маску человек «играет» другое существо. Но он и «есть» это другое существо! Суммируя, мы можем назвать игру с точки зрения формы некоей свободной деятельностью, которая осознается как ненастоящая, не связанная с жизнью и полностью может захватить играющего.

2 игровых аспекта проявления игры 1) Игра - это борьба за что-то или 2) Игра - показ, представление этого «чтото» . Обе эти функции могут и объединяться, так что игра представляет борьбу за чтото или же превращается в состязание в том, кто именно сможет показать что-то лучше других.

ИГРА КАК ДУХОВНЫЙ ЭЛЕМЕНТ Священное представление - больше, нежели мнимое претворение, больше, чем символическое претворение, это - мистическое претворение. Священнодействие - это то есть свершаемое. Такое действие представляет собою некое космическое событие. Его функция - не простое подражание, но становление частью, участие в действии.

Точка Зрения ЛЕО ФРОБЕНИУСА. Утверждал, что человечество разыгрывает порядок вещей в природе в той мере, в какой оно его постигает. Считал, что игра служит тому, чтобы являть, показывать, сопровождать, воплощать всё, что свершается в космосе.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ ПЛАТОНА Считал что только Бог достоин всей блаженной серьезности, тогда как человек сотворен игрушкою Бога, и это для него самое лучшее. В соответствии с этим проводить свою жизнь, играя в прекрасные игры, в добрые игры, принося жертвы, в пении и танцах, мы возможно достигаем расположение богов и можем врагам дать отпор, и победить их в бою. Игры во славу богов - вот то наивысшее, во имя чего люди должны ревностно отдавать свою жизнь, - так смотрел на это Платон.

Настроение ИГРЫ. В настроении игры есть два полюса: безудержность и экзальтация (повёрнутость). Можно сказать, что игровое настроение всегда мажорно. По своему типу игровое настроение изменчиво и в любую минуту в игру может вступить «обычная жизнь» , из-за какого-либо толчка из вне. МИНУС: жертвоприношения, кровавые обряды, где обычная жизнь прекращается и начинается некая праздничность - это вещь в себе, которую ни с чем больше в мире не спутаешь. То есть между праздником и игрой существуют самые тесные отношения. Выключение из обыденной жизни, и не обязательно, радостный тон поведения.

СИМВОЛИЧЕСКАЯ СВЯЗЬ Играя в нашем представлении возникает представление и некой символической связи. К примеру Дикарь, исполняющий свой магический танец в образе кенгуру, и есть кенгуру. ИТАК Сфера священной игры – это такая сфера, где дитя и поэт чувствует себя как дома. Конечно сейчас современный человек хорошо понимает что является маской, а что переодиванием, но даже для образованного взрослого человека в маске всегда остаётся что-то таинственное.

*Йохан Хёйзинга (1872-1945) - нидерландский философ, историк, исследователь культуры.
Факт из биографии: в 1942 г. во время немецко-фашистской оккупации Нидерландов Хёйзинга был арестован и заключён в концлагерь за свои антифашисткие убеждения.
«Homo ludens» - самое знаменитое сочинение Хёйзинги. Написано в 1937 г.

В своей работе «Homo ludens» – «Человек играющий» Хёйзинга строит концепцию игры, рассматривая игровое начало как основание всей человеческой культуры.

Хёйзинга утверждает, что человеческая культура возникает и разворачивается в игре и как игра; что игра не есть порождение культуры или её феномен – она древнее культуры.
С этим уже можно поспорить. В качестве доказательства Хёйзинга замечает, что животные тоже играют. Но я считаю, это слабый аргумент: животные, в отличие от человека, играют неосознанно, они не знают, что их действия есть игра. Животные иногда совершают действия, внешне похожие на человеческие, но не являющиеся таковыми по внутреннему содержанию. Птицы поют. Значит ли это, что искусство пения древнее культуры? Кошки умываются. Значит ли это, что гигиена древнее культуры? Что касается игры: да, животные могут играть, но, я думаю, это не игра в человеческом её смысле – скорее это некое действо, обусловленное набором определенных инстинктов.

Далее Хёйзинга говорит о том, что самые древние проявления деятельности человека уже пронизаны игрой. Так, язык – это игра слов. Миф – «изобретательный дух играет на грани смешного и серьёзного». Культ – священнодействие, совершение мистерии в ходе чистой игры. Но можно ли с этим согласиться? Ведь, определяя игру через ряд признаков, сам Хёйзинга говорит, что игра – это свободная деятельность, осознаваемая как «ненастоящая» и, тем не менее, способная полностью захватить играющего; протекает в строго отведенных пространстве и времени; не обуславливается местными интересами… Отметим в этом определении слова «осознаваемая как ненастоящая». Но разве древний человек, обладающий мифическим сознанием, осознает свой мифический мир как ненастоящий? Думаю, нет: для него там всё всерьёз.

Переходя к анализу слова «игра» Хёйзинга замечает, что оно встречается у всех народов. Но ведь и это не доказывает первичность игры по отношению к культуре; это лишь доказывает, что игра встречается у всех народов (но это и так достаточно очевидно).

В качестве ещё одного аргумента Хёйзинга пишет, что серьёзность старается исключить игру, а игра не исключает серьёзности – и выводит отсюда первозданность игры. Но так ли это? Ведь Хёйзинга сам приводит множество примеров, когда в самых серьёзных делах присутствуют элементы игры. А, значит, серьёзность вовсе не старается исключить игру. Да и вообще, в том, что касается Человека, сложно определить первозданность чего-либо – всё смешано, переплетено. Деятельность человека складывается из очень многих составляющих. Игровой элемент – лишь одно слагаемое. Не думаю, что стоит делать его самым значимым.

Итак, я считаю весьма сомнительным утверждение, что игра первична по отношению к культуре. Хёйзинга говорит: «Нельзя сказать, что культура возникает из игры, но культура возникает в форме игры». А я бы сказала иначе. Культура возникает вместе с человеком; и возникает она не в форме игры, а в форме многообразной человеческой деятельности (в которой и для игры находится свое место).

Впрочем, не стоит и недооценивать значение игры в человеческой культуре. И тут Хёйзинга приводит интересные примеры того, как игра вторгается в самые разные сферы человеческой деятельности (правосудие, ратное дело, философия, поэзия, музыка, танец, изобразительное искусство). Остановлюсь подробнее на двух их них – правосудии и поэзии.
Доказывая присутствие игрового элемента в правосудии, Хёйзинга отмечает, что судопроизводство носит состязательный характер. Для него выделяются отдельные место и время; устанавливаются определенные правила; судьи надевают мантию и парики, что делает их особыми существами. В основе состязания сторон часто побеждает тот, кто более остер, меток, убедителен, а строгие юридические аргументы уходят на второй план. Это на мой взгляд, блестящий пример того, как даже очень серьёзное дело (такое, как правосудие) может нести в себе некий элемент игры.
Теперь что касается поэзии. Поэзия, по мнению Хёйзинги, как фактор ранней культуры, рождается в игре и как игра. Поэтическая форма – это не только удовлетворение эстетических потребностей. Она служит для выражения всего, что важно и ценно для общества. Поэзия предшествует прозе: гимны, притчи, загадки легче запоминаются, чем прозаические тексты. Хёйзинга считает, что поэзия вырастает в игре: игра поклонения богам, игра ухаживания, боевой поединок, игра остроумия и т.п. А вот тут я снова говорю: «Стоп!». Поклонение богам, ухаживание, боевой поединок – это не игра. И, если даже поэзия возникает во многом как игра (с этим я склонна согласиться), то игра эта вырастает из вещей вполне серьезных. Да ведь и сам Хёйзинга говорит, что поэзия служит «для выражения всего, что важно и ценно для общества».
А теперь сравним две эти такие разные сферы человеческой деятельности – поэзию и правосудие. Оказывается, обе они возникают не из игры, а из вполне реальных человеческих потребностей. Но в обоих присутствует игра (в поэзии больше, в правосудии меньше). Т.е. я опять настаиваю на своей точке зрения: говорить можно лишь об игровых элементах, а не о первичности игры.

Но во всем, что касается именно игровых элементов, я в целом согласна с Хёйзингой. Его рассмотрение культуры через призму игры увлекательно и убедительно. Вот как видит Хёйзинга человеческую историю через эту призму: Древняя Греция – агонистика; Древний Рим – соревнование в роскоши (внешний игровой глянец); Средневековье – всё пронизано игрой (рыцарство, обряды, турниры, геральдика, мистерии); Ренессанс – сама духовная атмосфера является атмосферой игры; XVII век – барокко – всё в этом стиле «напоказ», всё преувеличено; XVIII век – игры политиков, дворцовые интриги. Что ж, почему бы не посмотреть на человеческую историю и культуру с такой точки зрения (разумеется, не отвергая при этом и другие)?

Во второй части будет рассмотрен ещё один тезис, выдвинутый Хёйзингой: исчезновение элементов игры из человеческой культуры.